Женщина рыскала вокруг пруда и ее звонкий голос доносился то с одной стороны поляны, то с другой. Время отвремени она таскала на плече небольшие бревнышки. Мужчина основательно укладывал дрова, а потом запалил большой костер и начал бросить в него медные катушки, а она продолжала носиться вокруг, таская охапки сучьев. Потом он вытащил первую партию раскаленной меди и бросил ее в пруд возле берега, чтобы остудить, и загрузил следующую. После того, как катушки , лежавшие в воде, остыли, он достал их и оба принялись очищать медь от стеклоткани.
Так они работали, пока не начало смеркаться. Тогда они загрузили металл в багажник и сели в машину. Однако машина забуксовала. Женщина выпрыгнула наружу и принялась толкать ее сзади. Запорожец резко рванул, обдав ее выхлопными газами, она упала в упор, ловко выбросив руки, затем вскочила на ноги и побежала вслед за Запорожцем, который, фырча, удалялся от нее по темной лесной дороге к опушке, до которой было метров 400 и у которой проходила дорога, покрытая разбитым асфальтом.
Она бежала в полной темноте, ориентируясь на едва различимое светлое пятно, удавлявшееся от нее и издававшее урчащий звук, наощупь находя неровности лесной дороги и перепрыгивая через них, и у нее возникло ощущение, что она летит в темноте за этим едва различимым светлым пятном. За поворотом открылся просвет, где начиналась опушка, чуть освещенная светом далекого города. Запорожец остановился, доехав до асфальта. Мужчина пошел ей навстречу и едва на столкнулся с ней, внезапно выбежавшей из темноты.
- Испугалась?
Она села в машину, заливаясь смехом.
- Я не мог остановиться. Боялся, что машина снова застрянет.
- Я все понимаю, - сказала она сквозь смех. - Меня тоже гораздо больше прикалывает гоняться за Запорожцем по лесу, чем толкать его в задницу, когда он торчит в грязи.
Он включил зажигание.
- Ты знаешь, я не буду тебя сегодня учить водить. Темно и поздно И стекло все в грязи, не видно дорогу.
- Ладно, - сказала она, продолжая улыбаться.
Машина тронулась и медленно поехала по разбитому асфальту. Женщина устроилась на сиденье с ногами и закурила, стряхивая пепел в открытое боковое стекло, искры которого летели и гасли в темноте летней ночи.
- Ты знаешь, я думаю, что тебе не следует работать, потому что ты слишком сильно устаешь, - неожиданно сказал мужчина.
Как-будто невидимая рука стерла с ее лица улыбку, выражение его стало жестким.
- Если еще раз услышу подобный бред, московской прописки тебе не видать, как своих ушей. Понятно ли, что говорю?
_ Понятно, - угрюмо ответил он.
Она закинула босые ноги на торпеду и щелчком выбросила окурок за окно. А потом принялась читать эминевское "The Way I am". Интонация ее была совсем не эминовской - она была слегка иронична и очень злой, а ее босая нога при этом выписывала на пыльном стекле :"I am". Используя слова знаменитого эминевского хита, человек говорил, что он и не ждет от мира, что мир его поймет, что ему, собственно, плевать на то, понимает ли его мир или нет, но прогибаться под этот мир он все равно не намерен.
Она снова закурила и сказала:
- Та реальность, которой является человек в представлении других, и та, которой является сам человек как биологический и физический объект - это две совершенно разные реальности. Мир не в состоянии продиктовать человеку, сколько адреналина в кровь выбрасывать его организму. Это невозможно урегулировать с помощью традиций. Время в различных системах отсчета протекает неодинаково, а человек сам по себе является системой отсчета.
- Я ничего не понимаю в этой херне, - сказал он
- Можно не понимать. Но реальность в моем лице придется терпеть такой, какая она есть. Я не могу подогнать биохимию своего организма под ваши так называемые традиционные понятия. Да и с какой стати я, собственно говоря, должна это делать? Я не играю в игру под названием "традиции". Я не вижу, какие дивиденды я могла бы с этого иметь. Поэтому мой способ быть таков, каков он есть. Я с большой охотою променяю ваши традиции на зеленые, шуршащие в моем кармане. Не хватало еще, чтобы мир регулировал биохимические процессы, протекающие в организме человека, по своему усмотрению, пытаясь их привести в соответствие со своими понятиями. Изменить чужие понятия, ей-богу, говорю, гораздо проще, чем собственную биохимию. В конце-концов, тем, кто желает насильно регулировать чужую физиологию, можно просто треснуть чем-нибудь по башке. Это тоже хорошо помогает. Сразу пропадает нездоровое желание привести чужую физиологию к "общепринятым нормам".
Машина выехала на гордскую улицу и прибавила скорость. Она вновь закурила, стряхивая горящий пепел за окно и с улыбкой наблюдая, как искры летят и гаснут в густой темноте августовской ночи. Через пять минут машина остановилась возле старой пятиэтажки. Она зашла в подъезд и побежала по лестнице наверх. Он устало зашел в соседний.
(послесловие и пояснение следует)